Растоу. Путь к демократии

Ну, статья, может быть, несколько мудреная для широкого читателя, но... Очень уж актуально. Для тех, кто действительно ищет.



Д.А. РАСТОУ.

Переходы к демократии: попытка динамической модели

Растоу Д.А. Переходы к демократии: попытка динамической модели // Полис. 1996. № 5. С. 5-15.



Методологические положения [которые отстаиваются в данной ра­боте] могут быть выражены в виде набора кратких тезисов.

1. Факторы, обеспечивающие устойчивость демократии, не обяза­тельно равнозначны тем, которые породили данную форму устройства политической системы: при объяснении демократии необходимо про­водить различия между ее функционированием и генезисом.

2. Корреляция — это не то же самое, что причинная связь: теория генезиса должны сконцентрировать внимание на выявлении последней.

3. Вектор причинной обусловленности не всегда направлен от соци­альных и экономических факторов к политическим.

4. Вектор причинной обусловленности не всегда идет от убеждений и позиций к действиям.

5. Процесс зарождения демократии не обязательно должен быть единообразным во всех точках земного шара: к демократии может вести множество дорог.

6. Процесс зарождения демократии не обязательно должен быть единообразным по временной протяженности: на длительность каждой из последовательно сменяющихся его фаз решающее воздействие могут оказать разные факторы.

7. Процесс зарождения демократии не обязательно должен быть единообразным в социальном плане: даже когда речь идет об одном и том же месте и одном и том же отрезке времени, стимулирующие его позиции политиков и простых граждан могут отличаться друг от друга. [657]


Мой общий рефрен [...]: «Это не обязательно так». Каждый из при-веденных выше тезисов призывает к отказу от некоторых традиционных ограничений, от некоторых упрощенных предположений, высказывав­шихся в предшествующих работах на данную тему, и к учету усложня­ющих, разнообразящих ситуацию факторов. Если бы методологическая аргументация этим и исчерпывалась, исследователи полностью бы ли­шились всяческих ориентиров, и задача создания теории генезиса де­мократии стала почти неразрешимой.

К счастью, анализ демократии с точки зрения ее генезиса требует — или допускает — введения ряда новых ограничителей, которые более чем компенсируют утрату семи прежних. Прежде чем подробнее раз­вить эту часть методологической аргументации, целесообразно продол­жить перечень кратких суммарных тезисов.

8. Эмпирические данные, положенные в основу теории генезиса де­мократии, должны — для каждой страны — охватывать период с мо­мента, непосредственно предшествовавшего началу процесса, и вплоть до момента его окончательного завершения.

9. При исследовании логики трансформации внутри политических систем можно оставить за скобками страны, основной толчок к транс­формации которых был дан из-за рубежа.

10. Модель, или идеальный тип, процесса перехода может быть по­лучена на основе тщательного изучения двух или трех эмпирических примеров, а затем проверена путем приложения к остальным.

Вряд ли у кого вызовет сомнение, что при разработке теории, объ­ясняющей генезис какого-либо явления, требуются диахронические данные, относящиеся не к некоему единичному моменту, а охватывающие определенный временной континуум. Более того, подобная теория должна строиться на основе анализа тех случаев, где процесс генезиса дает по существу завершен. Привлечение контрольных данных, касаю­щихся недемократических государств и неудачных или только лишь начинающихся попыток перехода к демократии, может потребоваться на дальнейших стадиях теоретического осмысления феномена, однако гораздо удобнее начинать его изучение на примере стран, где он уже дей­ствительно возник. И, разумеется, «приход» демократии не следует по­нимать как нечто, свершившееся в течение года. Поскольку процесс становления демократии предполагает появление новых социальных групп и формирование новых, но ставших привычными моделей пове­дения, минимальный срок перехода — вероятно, поколение. В странах, не имевших более ранних образцов для подражания, переход к демократии,[658] как правило, идет еще медленнее. Можно, к примеру, утверж­дать, что в Англии этот процесс начался еще до 1640 г. и не был завер­шен вплоть до 1918 г. Тем не менее при выработке изначального набора гипотез целесообразно обратиться к опыту стран, где процесс протекал относительно быстро. [...]

Следующее ограничение — исключение на ранних стадиях исследо­вания ситуаций, когда основной толчок к демократизации был дан извне. [...] То, что мы говорим об «основном толчке, идущем извне», и о процессах, происходящих «преимущественно в рамках системы», показывает, что влияния из-за рубежа присутствуют практически во всех случаях. Так, на всем протяжении истории важнейшей демократи­зирующей силой служили военные действия, требовавшие привлече­ния дополнительных человеческих ресурсов. Кроме того, демократи­ческие идеи заразительны — так было и во времена Ж.Ж. Руссо, и во времена Дж. Ф. Кеннеди. Наконец, насильственное свержение олигар­хии в одной из стран (например, во Франции в 1830 г. или в Германии в 1918г.) нередко настолько пугает правящие верхушки других стран, что толкает их к мирной капитуляции (к примеру, в Англии — в 1832 г., в Швеции — в 1918 г.). Такого рода проявления неизменно присутст­вующих международных влияний не следует путать с ситуациями, когда речь идет об активном участии во внутриполитическом процессе демо­кратизации лиц, прибывших из-за рубежа. Иными словами, на началь­ном этапе формулирования теории генезиса демократии следует оста­вить за скобками опыт тех стран, где демократия обязана своим появ­лением, в первую очередь, военной оккупации (послевоенные Герма­ния и Япония), тех, куда демократические институты или ориентации были привнесены иммигрантами (Австралия и Новая Зеландия), а также тех, где иммиграция — подобным или каким-то иным обра­зом — сыграла ведущую роль в осуществлении демократических пре­образований (Канада, Соединенные Штаты и Израиль). [...]

Модель, которую я хотел бы обрисовать на следующих нескольких страницах, в значительной мере основана на исследовании опыта Шве­ции — западной страны, осуществившей переход к демократии в пери­од между 1890 и 1920 г., и Турции — вестернизирующегося государст­ва, где процесс демократизации начался около 1945 г. и продолжается по сей день1. [...].

________________

1 Статья впервые опубликована в 1970 г. — Пер.

[659]


II

А. Предварительное условие

Отправной точкой модели служит единственное предварительное условие — наличие национального единства. Понятие «национальное единство» не содержит в себе ничего мистического типа плоти и крови (Blut und Boden) и ежедневных обетов верности им, или личной тож­дественности в психоаналитическом смысле, или же некой великой по­литической миссии всех граждан в целом. Оно означает лишь то, что значительное большинство граждан потенциальной демократии не должно иметь сомнений или делать мысленных оговорок относительно того, к какому политическому сообществу они принадлежат. Требова­ние национального единства отсекает ситуации, когда в обществе на­личествует латентный раскол, подобный тому, который наблюдался в габсбургской или оттоманской империях и присутствует сегодня в ряде африканских стран, равно как и те, когда, напротив, имеется сильная тяга к объединению нескольких сообществ, как во многих странах араб­ского мира. Демократия — это система правления временного боль­шинства. Чтобы состав правителей и характер политического курса могли свободно сменяться, границы государства должны быть устойчи­выми, а состав граждан — постоянным. По афористичному замечанию И. Дженнингса, «народ не может решать, пока некто не решит, кто есть народ».

Национальное единство названо предварительным условием демо­кратизации в том смысле, что оно должно предшествовать всем другим стадиям процесса — в остальном время его образования не имеет зна­чения. [...]

Не имеет значения и то, каким образом достигалось национальное единство. Возможно, географическое положение страны было таким, что никакой серьезной альтернативы национальному единству просто никогда не возникало — здесь наилучшим примером служит та же Япония. Но чувство национальной принадлежности могло стать и следствием внезапной интенсификации социального общения, воплощенной ; специально придуманной для ее обозначения идиоме. Могло оно быть и наследием некоего династического или административного процесса объединения. [...]

В своих предыдущих работах я как-то писал о том, что в эпоху модернизации люди если и склонны испытывать чувство преимущественной преданности политическому сообществу, то лишь в том случае, если это сообщество достаточно велико, чтобы достичь некоего значительного [660] уровня соответствия требованиям современности в своей социальной и экономической жизни. Однако подобная гипотеза должна рассматри­ваться как одна из составляющих теории формирования наций, а отнюдь не теории демократического развития. В контексте рассматриваемой нами сейчас проблемы имеет значение лишь результат.

Существуют по крайней мере две причины, по которым я не стал бы называть этот результат «консенсусом». Во-первых, как доказывает К. Дойч, национальное единство — плод не столько разделяемых всеми установок и убеждений, сколько небезучастности (responsiveness) и взаимодополненности (complementarity). Во-вторых, понятие «консен­сус» имеет дополнительный смысл, предполагающий осознанность убеждения и обдуманность согласия. Но предварительное условие перехода к демократии, о котором идет речь, полнее всего реализуется тогда, когда национальное единство признается на бессознательном уровне, когда оно молчаливо принимается как нечто само собой разу­меющееся. Любое громогласное провозглашение консенсуса относи­тельно национального единства в действительности должно настора­живать. Националистическая риторика чаще всего звучит из уст тех, кто наименее уверен в своем чувстве национальной идентичности: в прошлом веке этим грешили немцы и итальянцы, в нынешнем — арабы и африканцы, но никогда — англичане, шведы или японцы.

Тезис о том, что национальное единство представляет собой един­ственное предварительное условие перехода к демократии, подразуме­вает, что для демократии не требуется какого-либо минимального уров­ня экономического развития и социальной дифференциации. Экономи­ческие и социальные факторы подобного рода входят в модель лишь опосредованно как возможные основы национального единства или же глубинного конфликта (см. ниже). Те социальные и экономические ин­дикаторы, на которые исследователи так любят сослаться как на «пред­варительные условия» демократии, выглядят по меньшей мере сомни­тельными. Всегда можно найти недемократические страны, чей уровень развития по выдвинутым в качестве индикаторов показателям подозри­тельно высок — к примеру, Кувейт, нацистская Германия, Куба или Конго-Киншаса. Напротив, Соединенные Штаты 1820 г., Франция 1870 г. и Швеция 1890 г. вне всякого сомнения не прошли бы тест по какому-нибудь из показателей, касающихся уровня урбанизации или дохода на душу населения, не говоря уже о количестве экземпляров газет в обращении или числе врачей, кинофильмов и телефонных но­меров на каждую тысячу жителей.[661]

Поэтому модель умышленно оставляет открытым вопрос о возмож­ности существования демократий (действительно заслуживавших бы такого наименования) в досовременные, донациональные времена и на низком уровне экономического развития. Найти содержательное опре­деление демократии, которое охватывало бы современные парламент­ские системы наряду со средневековыми лесными кантонами, античны­ми городами-государствами (теми, где не было рабов и метеков) и не­которыми доколумбовыми племенами индейцев, может оказаться весь­ма сложно. Решение подобной задачи выходит за рамки настоящего ис­следования, и все же мне не хотелось бы исключать возможность тако­го рода попытки.

Б. Подготовительная фаза

Согласно моей гипотезе, динамический процесс демократизации в собственном смысле слова — при наличии указанного выше предвари­тельного условия — запускается посредством длительной и безрезуль­татной политической борьбы. Чтобы политическая борьба обрела на­званные черты, ее основные участники должны представлять прочно укоренившиеся в обществе силы (как правило, социальные классы), а спорные вопросы, вокруг которых она ведется, должны иметь для сто­рон первостепенное значение. Подобная борьба чаще всего начинается вследствие появления новой элиты, поднимающей угнетенные и ли­шенные ранее руководства социальные группы на согласованное дей­ствие. При этом конкретный социальный состав противоборствующих сторон — и лидеров, и рядовых членов, — равно как и реальное содер­жание спорных вопросов будут разниться от страны к стране, а также от периода к периоду в жизни каждой отдельно взятой страны.

Так, в Швеции на рубеже XIX и XX вв. основными участниками борьбы были сперва фермеры, а затем низший средний и рабочий клас­сы, с одной стороны, и консервативный альянс бюрократии, крупных землевладельцев и промышленников — с другой; в качестве объекта разногласий выступали тарифы, налогообложение, воинская повин­ность и избирательное право. В Турции же в последнее двадцатилетие идет спор между деревней и городом, точнее, между крупными и сред­ними фермерами (которых поддерживает большинство сельского элек­тората) и наследниками кемалевского военно-бюрократического ис­теблишмента; предмет спора — индустриализация или приоритетное развитие сельского хозяйства. В каждом из приведенных примеров ос­новную роль играют экономические факторы, однако векторы причин[662]но-следственных связей имеют противоположную направленность. Рубеж веков был для Швеции периодом бурного экономического раз­вития, породившего новые политические напряженности; и в один ре­шающий момент стокгольмским рабочим удалось преодолеть налого­вый барьер, лишавший их ранее права голоса. Напротив, в Турции вы­движение требования сельскохозяйственного развития явилось следст­вием, а не причиной начавшейся демократизации.

Бывают ситуации, когда значение экономических факторов оказы­вается гораздо меньшим, чем в описанных выше случаях. В Индии и на Филиппинах ту подготовительную роль, которую в других местах играет классовый конфликт, сыграла продолжительная борьба националисти­ческих сил и имперской бюрократии по вопросу о самоуправлении. В Ливане в качестве противоборствующих сторон в незатухающей борь­бы выступают главным образом конфессиональные группы, основной же ставкой являются правительственные посты. И хотя политические схватки подобного рода имеют, разумеется, и свое экономическое из­мерение, лишь самый непробиваемый экономический детерминист будет объяснять колониализм или религиозные разногласия исключи­тельно экономическими причинами.

В своем классическом компаративном исследовании Дж. Брайс пришел к заключению, что « в прошлом к демократии вел лишь един­ственный путь — стремление избавиться от неких осязаемых зол». Де­мократия не была изначальной или основной целью борьбы, к ней об­ращались как к средству достижения какой-то другой цели либо же она доставалась в качестве побочного продукта борьбы. Но поскольку ося­заемых зол, постигающих человеческие сообщества, несметное число, брайсовский «единственный путь» распадается на множество отдель­ных дорог. В мире нет двух демократий, которые бы прошли через борьбу одних и тех же сил, ведущих спор по одному и тому же кругу вопросов и с теми же самыми институциональными последствиями. Поэтому представляется маловероятным, чтобы какая-либо будущая демократия в точности повторила путь одной из предшествующих. [...] Чтобы прийти к демократии, требуется не копирование конституцион­ных законов или парламентской практики некоей уже существующей демократии, а способность честно взглянуть на свои специфические конфликты и умение изобрести или позаимствовать эффективные ме­ханизмы их разрешения.

Серьезный и продолжительный характер борьбы, как правило, по­буждает соперников сплотиться вокруг двух противоположных знамен. Поэтому отличительной чертой подготовительной фазы перехода к де[663]мократии является поляризация, а отнюдь не плюрализм. Тем не менее степень раскола общества имеет свои пределы, обусловленные требо­ванием национального единства, которое, конечно же должно не только предшествовать началу процесса демократизации, но и присутствовать на всех его стадиях. Если линия раскола точно совпадаете региональны­ми границами, результатом скорее всего будет не демократия, а сецессия. У противоборствующих сторон, даже если их интересы имеют четко выраженную географическую направленность, должно сохраняться некое ощущение сообщности или же существовать некое региональное равновесие сил, которое исключит возможность массового изгнания со­перников и геноцида. [...] Важное значение на подготовительной фазе могут иметь перекрещивающиеся расколы, способные оказаться сред­ством укрепления и поддержания чувства сообщности. [...]

В. Фаза принятия решения

Р. Даль писал, что «узаконенная партийная оппозиция — недавнее и случайное изобретение». Данное замечание полностью согласуется с приводившимся выше утверждением Брайса о том, что средством про­движения к демократии является преодоление осязаемых поводов для недовольства, а также с высказанным в настоящей статье предположе­нием, что переход к демократии — сложный и запутанный процесс, тя­нущийся многие десятилетия. Все это, однако, не исключает сознатель­ного выдвижения в ходе подготовительной фазы таких целей, как изби­рательное право или свобода оппозиции. Не означает это и того, что страна может стать демократией лишь по недоразумению. Напротив, подготовительная фаза завершается лишь тогда, когда часть полити­ческих лидеров страны принимает сознательное решение признать на­личие многообразия в единстве и институционализировать с этой целью некоторые основополагающие механизмы демократии. Именно таким было принятое в 1907 г. в Швеции решение (я называю его «Великим компромиссом» политической жизни этой страны) ввести всеобщее из­бирательное право вкупе с пропорциональным представительством. Подобного рода решений может быть не одно, а несколько. Как извест­но, принцип ограниченного правления утвердился в Англии в результа­те компромисса 1688 г., кабинетное правление развилось в XVIII в., а реформа избирательного права была проведена аж в 1832 г. Даже в Швеции за «Великим компромиссом» в 1918 г. последовала дальней­шая реформа избирательной системы, закрепившая также принцип ка­бинетного правления.[664]

Приобретается ли демократия «оптом», как в 1907 г. в Швеции, или же «в рассрочку», как в Англии, в любом случае она — результат со­знательного решения со стороны по крайней мере верхушки политичес­кого руководства. Политики— профессионалы в области власти, и ко­ренной сдвиг в сфере организации власти, подобный переходу от оли­гархии к демократии, не ускользнет от их внимания.

Решение предполагает выбор, и хотя выбор в пользу демократии не может быть сделан, если отсутствуют предварительное и подготови­тельное условия, это — реальный выбор, который не вытекает авто­матически из наличия названных предпосылок. Как показывает исто­рия Ливана, альтернативными вариантами решения, способного пре­кратить затянувшиеся позиционные бои в политическом сообществе, могут стать мягкая автократия или иностранное господство. И, конечно же, не исключен и такой поворот событий, когда решение в пользу де­мократии или каких-то существенных ее компонентов было предложе­но и отвергнуто, что ведет к продолжению подготовительной фазы либо к искусственному ее прекращению.

Решение в пользу демократии проистекает из взаимодействия не­скольких сил. Поскольку условия сделки должны быть четко оговорены и кто-то должен взять на себя риск относительно ее возможных буду­щих последствий, непропорционально большую роль здесь играет узкий круг политических лидеров. Среди групп, задействованных в переговорах, и их лидеров могут быть представлены бывшие соперники по подготовительной борьбе. К числу других потенциальных участников переговоров относятся группы, отколовшиеся от основных противо­борствующих сторон или только что вышедшие на политическую сцену. В Швеции, например, такие новообразованные и промежуточные груп­пы сыграли решающую роль. В течение 1890-х гг. консерваторы и ра­дикалы (первых возглавляли промышленники, вторых — интеллектуа­лы) заострили спорные вопросы и придали им отчетливую форму. Затем наступил период пата, когда рухнула дисциплина во всех недавно образованных парламентских партиях, — начался своего рода процесс хаотизации, в ходе которого были придуманы и опробованы многочис­ленные варианты компромиссов, комбинаций и перегруппировок. Фор­мула, взявшая верх в 1907 г., была выработана при решающем участии умеренно консервативного епископата и умеренно либерального фер­мерства — сил, которые ни до, ни после этой фазы принятия решения не играли сколько-нибудь существенной роли в политике.[665]

Варьируются не только типы сил, обеспечивших выбор демократи­ческого решения, и не только содержание такого решения, но и мотивы, по которым оно предполагается и принимается. Охранительные силы могут уступить из опасения, что, продолжая сопротивляться, они в ко­нечном итоге обрекут себя на гораздо большие потери. (Подобными со­ображениями руководствовались английские виги в 1832 г. и шведские консерваторы в 1907 г.) Или же они могут, пусть с запозданием, воз­желать быть достойными давно провозглашенных принципов: так было при переходе Турции к многопартийной системе, объявленном в 1945 г. президентом И. Инёню. В свою очередь, радикалы способны принять компромисс в качестве первого «взноса», будучи уверены, что время работает на них и другие «взносы» неизбежно последуют. И консерва­торы, и радикалы могут устать от длительной борьбы или же испугать­ся, что она перерастет в гражданскую войну. Страх перед гражданской войной, как правило, приобретает гипертрофированные размеры, если общество прошло через подобную гражданскую войну в недавнем про­шлом. Как остроумно заметил Б. Мур, гражданская война в Англии была решающей «заблаговременной инъекцией насилия, обеспечив­шей последующую постепенность преобразований». Короче говоря, демократия, как и любое другое коллективное действие, обычно явля­ется производным огромного множества разнородных побуждений.

Принятие демократического решения в каком-то смысле может рас­сматриваться как акт сознательного, открыто выраженного консенсу­са. Но, опять-таки, это достаточно туманное понятие следует исполь­зовать с осторожностью и, возможно, ему лучше найти какой-то менее неопределенный синоним. Во-первых, как показывает Брайс, демокра­тическая суть решения может быть побочным результатом разрешения других важных проблем. Во-вторых, поскольку речь идет действитель­но о компромиссе, это решение будет восприниматься каждой из задействованных сторон как своего рода уступка — и, конечно, не будет оли­цетворять собой согласия по вопросам принципов. В-третьих, даже если говорить об одобренных процедурах, то и здесь, как правило, со­храняются различия предпочтений. Всеобщее избирательное право при пропорциональном представительстве — суть шведского компромисса 1907 г. — практически в равной степени не удовлетворяло ни консер­ваторов (которые предпочли бы сохранить прежнюю плутократическую систему голосования), ни либералов и социалистов (которые выступа­ли за правление большинства, не выхолощенное пропорциональным представительством). Что имеет значение на стадии принятия решения,[666] так это не ценности, которых лидеры абстрактно придерживаются, а шаги, которые они готовы предпринять. В-четвертых, соглашение, вы­работанное лидерами, отнюдь не является всеобщим. Оно должно быть перенесено на уровень профессиональных политиков и населения в целом. Решение последней задачи — суть последней фазы модели, фазы привыкания.



Г. Фаза привыкания

Неприятное решение, будучи принятым, со временем, как правило, начинает представляться все более и более приемлемым, раз уж при­ходится сообразовывать с ним свою жизнь. Повседневный опыт каж­дого из нас дает тому немало примеров. [...] Кроме того, демократия, по определению, есть конкурентный процесс, а в ходе демократической конкуренции преимущества получают те, кто может рационализиро­вать свою приверженность новой системе, и еще большие — те, кто искренне верит в нее. Яркой иллюстрацией данного тезисам может слу­жить метаморфоза, произошедшая со шведской консервативной пар­тией за период с 1918 по 1936 г. За эти два десятилетия лидеры, кото­рые скрепя сердце смирились с демократией или приняли ее из прагма­тических соображений, ушли в отставку или умерли, а их место заняли те, кто действительно верил в нее. Такая же разительная перемена на­блюдалась и в Турции, где на смену руководству И. Иненю, который поддерживал демократию из чувства долга, и А. Мендереса, видевшего в ней великолепное средство реализации своих амбиций, пришло мо­лодое поколение лидеров, понимавших демократию более широко и всем сердцем преданных ей. Короче говоря, в ходе самого функциони­рования демократии идет дарвинистский отбор убежденных демокра­тов, причем по двум направлениям — во-первых, среди партий, участ­вующих во всеобщих выборах, и во-вторых, среди политиков, борю­щихся за лидерство в каждой из этих партий.

Но политика состоит не только из конкурентной борьбы за прави­тельственные посты. Помимо всего прочего, это — процесс, направ­ленный на разрешение внутригрупповых конфликтов, будь то конфлик­ты, обусловленные столкновением интересов или связанные с неуве­ренностью в завтрашнем дне. Новый политический режим есть новый рецепт осуществления совместного рывка в неизведанное. И поскольку одной из характерных черт демократии является практика многосто­ронних обсуждений, именно этой системе в наибольшей степени при­суще развитие методом проб и ошибок, обучение на собственном[667] опыте. Первый великий компромисс, посредством которого устанавли­вается демократия, если он вообще оказывается жизнеспособным, сам по себе является свидетельством эффективности принципов примире­ния и взаимных уступок. Поэтому первый же успех способен побудить борющиеся политические силы и их лидеров передать на решение де­мократическими методами и другие важнейшие вопросы.

Так, в последней трети XIX столетия Швеция оказалась в ситуации полного политического пата, когда ни одна из сторон не могла провести своего варианта решения первоочередных вопросов, стоявших тогда на повестке дня и касавшихся реформы систем налогообложения и воин­ской службы, унаследованных еще с XVI в. Но за два десятилетия, про­шедших с 1918 г., когда шведы окончательно приняли демократию, все несметное множество щекотливых вопросов было — целенаправленно или походя — разрешено. Социал-демократы отказались от своих прежних пацифизма, антиклерикализма и республиканства, равно как и от требования национализации промышленности (хотя пойти на ус­тупку по последнему пункту им было крайне непросто). Консерваторы, бывшие когда-то непреклонными националистами, поддержали учас­тие Швеции в международных организациях. Наряду с прочим, консер­ваторы и либералы полностью одобрили государственное вмешатель­ство в экономику и создание государства всеобщего благосостояния.

Разумеется, спираль развития, которая в Швеции вела вверх, ко все большим и большим успехам в демократическом процессе, может вести и в противоположном направлении. Явная неудача при разрешении ка­кого-то животрепещущего политического вопроса ставит под удар бу­дущее демократии. Когда же нечто подобное происходит в начале ста­дии привыкания, последствия могут оказаться роковыми.

Если посмотреть на то, как происходила эволюция политических споров и конфликтов в западных демократиях в прошлом столетии, сразу же бросается в глаза разительное отличие между социальными и экономическими проблемами — с ними демократия справляется отно­сительно просто, и вопросами сообщности, разрешить которые бывает гораздо труднее. Глядя спустя столетие на выкладки Маркса, легко за­метить, что некоторые важнейшие постулаты, на которых они стро­ились, ошибочны. В национальных чувствах Маркс видел не более чем личину, прикрывающую классовые интересы буржуазии. Он отбрасы­вал религию как опиум для народа. Напротив, экономика представля­лась ему сферой, где развернутся действительно подлинные и все более ожесточенные бои, которые в конечном итоге сметут с лица земли буржуазную[668] демократию. На самом же деле демократия стала наиболее эффективным инструментом разрешения политических вопросов именно в тех странах, где основные противоречия имели социальную или экономическую природу — в Англии, Австралии, Новой Зеландии, скандинавских странах. Наиболее же упорной оказалась борьба между религиозными, национальными и расовыми группами, и она-то и яви­лась причиной периодических вспышек ожесточенности, например, в Бельгии, Голландии, Канаде и Соединенных Штатах.

Объяснить подобный поворот событий не так сложно. Что касается социоэкономической сферы, то здесь — во всяком случае в Европе — распространение марксизма само до известной степени стало тем фак­тором, который воспрепятствовал реализации пророчеств Маркса. Од­нако дело не только в этом, но и в сущностных различиях в природе про­блем первого и второго рода. По вопросам экономической политики и социальных расходов всегда можно достичь компромисса. В условиях экономического роста сделать это вдвойне просто: спор относительно уровня заработной платы, прибылей, потребительских накоплений и социальных выплат может быть обращен в игру с положительной сум­мой. Но нельзя найти среднее арифметическое между фламандским и французским как государственным языком или же кальвинизмом, ка­толицизмом и секуляризмом как основой образовательного процесса. В лучшем случае тут можно добиться компромисса относительно раз­деления сфер, где будет действовать тот или иной принцип («inclusive compromise»), установив систему, при которой в одних государствен­ных учреждениях используется французский язык, тогда как в дру­гих — фламандский; часть детей обучается по Фоме Аквинскому, часть — по Кальвину, а часть — по Вольтеру. Выбор такого варианта решения способен до некоторой степени деполитизировать вопрос. Вместе с тем переход к подобной системе не сглаживает существующие в обществе различия, а закрепляет их и, соответственно, может при­вести к превращению политического конфликта в своего рода позици­онную войну.

Трудности, с которыми сталкивается демократия в разрешении про­блем сообщности, еще раз показывают важность национального един­ства как предварительного условия демократизации. Самые тяжелые бои при демократии — это те, которые направлены против врожденных пороков политического сообщества.

Выше уже говорилось, что при переходе к демократии может по­требоваться, чтобы позиции политиков в чем-то совпадали, но в чем-[669]то и отличались от позиций рядовых граждан. Разница между поли­тиками и рядовыми гражданами заметна уже на стадии принятия ре­шения, когда лидеры заняты поиском компромисса, тогда как их сто­ронники продолжают устало нести знамена прежней борьбы. Еще боле очевидной она становится в фазе привыкания, во время которой происходят процессы троякого рода. Во-первых, опыт успешного раз­решения неких проблем учит и политиков, и граждан безоглядно ве­рить в новые механизмы и использовать их при решении возникающих проблем. Доверие к демократии будет расти особенно быстро, если в первые же десятилетия существования нового режима в управлении государственными делами сможет принять участие широкий спектр политических течений — либо путем объединения в различного рода коалиции, либо поочередно сменяясь в роли правительства и оппози­ции. Во-вторых, как мы только что видели, опыт использования ме­ханизмов демократии и конкурентных принципов рекрутирования ру­ководства будет укреплять политиков в их демократических привычках и убеждениях. В-третьих, с появлением эффективных партийных ор­ганизаций, которые на деле свяжут столичных политиков с электо­ральными массами по всей стране, в новую систему полностью во­льется и население.

Упомянутые партийные организации могут быть прямыми наслед­никами партий, действовавших во время подготовительной фазы демо­кратизации (фазы конфликта): расширение числа лиц, обладающих правом голоса, которое происходит в период принятия демократичес­кого «решения», может открыть перед ними широкое поле для разви­тия. Однако может случиться и так, что в фазе конфликта не возникнет партий, которые имели бы реальную массовую базу, а расширение электората будет весьма ограниченным. Но и в такой ситуации частичной демократизации политической системы могут прийти в действие движу­щие силы конкуренции, которые доведут процесс до его завершения. Чтобы обеспечить своим группам в будущих парламентах постоянный приток новых членов, парламентские партии станут искать поддержки организаций избирателей. То та, то другая партия может увидеть свой шанс опередить оппонентов в расширении электората или в уничтоже­нии других препон на пути к правлению большинства. Такой, грубо го­воря, и была, видимо, суть происходившего в Англии в период между 1832 г. и 1918 г. Единственным же логическим завершением описан­ного динамического процесса может стать, разумеется, лишь полная демократизация.[670]

II

Из представленной выше модели вытекают три общих вывода. Во-первых, модель устанавливает, что для генезиса демократии требуется несколько обязательных компонентов. С одной стороны, должно иметься чувство национального единства. С другой — необходимо на­личие устойчивого и серьезного конфликта. Кроме того, нужен созна­тельный выбор демократических процедур. Наконец, и политики, и электорат должны привыкнуть к новым правилам.

Во-вторых, из модели следует, что названные компоненты должны складываться по одному, в порядке очередности. Каждая задача имеет свою логику и своих естественных протагонистов: сеть администрато­ров или группу националистически настроенной интеллигенции — при решении задач национального объединения; массовое движение низ­ших классов, возможно, возглавляемое инакомыслящими представи­телями высших слоев, — при подготовительной борьбе; узкий круг по­литических лидеров, искусных в ведении переговоров и заключении компромиссов, — при формулировании демократических норм; разно­го рода организаторов и организации — при процессе привыкания. Иными словами, модель отказывается от поиска «функциональных реквизитов» демократии, поскольку подобный поиск означает смеше­ние задач, что делает суммарную работу по демократизации практичес­ки невыполнимой. Данный аргумент аналогичен тому, который был вы­двинут А. Хершменом и некоторыми другими экономистами против теории сбалансированного экономического роста. Не отрицая, что переход: от примитивной натуральной экономики к зрелому индустриальному обществу требует изменений по всем параметрам — в навыках труда,, в строении капитала, в структуре потребления, в денежной системе и т.д., — Хершмен и его единомышленники указывали, что любая страна, которая попытается решать все эти задачи одновременно, на практике окажется полностью парализованной, ибо самое прочное равнове­сие — равновесие стагнации. Поэтому, по их мнению, основной проблемой тех, кто нацелен на развитие экономики, должно стать выявле­ние очередности задач, иными словами, поиск такой их последователь­ности, при которой они станут разрешимыми.

В-третьих, модель показывает, что при переходе к демократии последовательность процессов должна быть следующей: от национального единства как подосновы демократизации, через борьбу, компромисс и привыкание—к демократии. [...][671]


В целях компактности модели число ее основных компонентов све­дено к четырем; вопрос о социальных условиях и психологических по­буждениях, которые могли бы служить наполнением каждого из ком­понентов, оставлен полностью открытым. Особо следует отметить, что модель безусловно отвергает необходимость наличия тех двух факто­ров, которые иногда выдаются за предпосылки демократии, а именно: высокого уровня экономического и социального развития, а также из­начального консенсуса — будь то по вопросам принципов или проце­дур. Разумеется, экономический рост может быть одним из обстоя­тельств, порождающих требуемые для подготовительной фазы (фазы конфликта) напряженности, но возможны и другие типы обстоя­тельств, которые имеют те же самые следствия. Появление же служб, обеспечивающих массовое образование и благосостояние, является, скорее, результатом, а не причиной демократизации.

Что касается консенсуса по вопросам фундаментальных принципов, то он вообще не может быть предпосылкой демократии. Если люди не находятся в состоянии конфликта по каким-то достаточно принципи­альным вопросам, им и не нужно изобретать сложные демократические механизмы разрешения конфликтов. Принятие таких механизмов также логически является частью процесса перехода, а не его предва­рительным условием. Предлагаемая модель переводит различные ас­пекты консенсуса из категории статичных предпосылок в категорию ак­тивных элементов процесса. Здесь я следую за Б. Криком, который за­мечательно писал: «...Часто думают, что для того, чтобы «царственная наука» [т.е. демократическая политика] могла действовать, должны уже иметься в наличии некая принимаемая всеми идея «общего блага», некий «консенсус» или согласие права (consensus juris). Но общее благо, о котором идет речь, само есть процесс практического согласо­вания интересов различных ... совокупностей, или групп, образующих государство, а не некое внешнее и неосязаемое духовное связующее... Различные группы держатся вместе, во-первых, потому, что все они за­интересованы в выживании, во-вторых, потому, что они занимаются политикой, — а не потому, что соглашаются по неким «фундаменталь­ным принципам» или придерживаются некоей идеи, слишком неопре­деленной, слишком личной, слишком божественной, чтобы портить ее политикой. Духовный консенсус свободного государства не есть нечто мистическим образом предшествующее политике или стоящее над ней — это продукт жизнедеятельности (цивилизаторской деятельнос­ти) самой политики».[672]

Основа демократии — не максимальный консенсус, но тонкая грань между навязанным единообразием (ведущим к какого-то рода тирании) и непримиримой враждой (разрушающей сообщество посредством гражданской войны или сецессии). Тот элемент, который можно на­звать консенсусом, является составляющей по крайней мере трех эта­пов генезиса демократии. Необходимо изначальное чувство сообщности, причем желательно такое, которое бы молчаливо воспринималось как нечто само собой разумеющееся и, соответственно, стояло над про­сто мнением и просто согласием. Необходимо сознательное принятие демократических процедур, но в них должны не столько верить, сколько их применять — сначала, возможно, по необходимости и постепенно по привычке. По мере того как демократия будет успешно преодолевать очередной пункт из длинного списка стоящих перед ней проблем, само использование этих процедур будет шаг за шагом расширять зону кон­сенсуса.

Но список проблем будет постоянно пополняться, и новые конфлик­ты будут ставить под угрозу раз достигнутое согласие. Типичные для де­мократии процедуры — предвыборные выступления, избрание канди­датов, парламентские голосования, вотумы доверия и недоверия — это, вкратце, набор приемов выражения конфликта и — тем самым — разрешения его. Суть демократии — в привычке к постоянным спорам и примирениям по постоянно меняющемуся кругу вопросов и при по­стоянно меняющейся расстановке сил. Этот тоталитарные правители должны навязать единодушие по вопросам принципов и процедур, прежде чем браться за другие дела. Демократия же — та форма орга­низации власти, которая черпает сами свои силы из несогласия до по­ловины управляемых.



Печатается по: Политология: хрестоматия / Сост. проф. М.А. Василик, доц. М.С. Вершинин. - М.: Гардарики, 2000. 843 с. (Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается начало текста на следующей странице печатного оригинала данного издания)

Джерело